Диккенсовский Лондон

Тонкий юмор и неискоренимое жизнелюбие мы можем наблюдать в произведении Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба». Как заметил один из литературных обозревателей того времени, мистер Пиквик буквально «запульнул» своего создателя — подобно «сигнальной ракете» — на вершину писательского Олимпа. Причем несомненной находкой, можно сказать сенсацией, стал образ ученого лакея Пиквика — Сэма Уэллера. Действительно, первая часть романа, опубликованная в марте 1836 года тиражом в тысячу экземпляров, не разошлась и наполовину. Вторую и третью ожидала еще более печальная судьба. И лишь четвертая часть, вышедшая в свет в июне — а именно в ней появляется Сэм, — стала поворотным пунктом в судьбе издания и самого Диккенса.

Немаловажную роль сыграло и приглашение Хэлбота Брауна (или Физа) в качестве иллюстратора «Записок». Сотрудничество Диккенса с этим художником сохранится на предстоящие двадцать три года. К февралю 1837 года ежемесячный объем продаж поднялся уже до четырнадцати тысяч, а в октябре 1837 года, когда Диккенс дописывал финальные главы книги, и вовсе достиг рекордной цифры в сорок тысяч экземпляров. Еще до окончания публикации романа увидели свет пять его сценических версий. Вся страна оказалась буквально наводнена фарфоровыми статуэтками мистера Пиквика, шляпами, сигарами а-ля мистер Пиквик и сборниками его афоризмов. В последующие сорок лет было продано 1,6 млн экземпляров книги по обе стороны Атлантики.

Взяв на себя функции лондонского летописца, Чарльз Диккенс даже не пытался скрыть тот факт, что его знакомство с городом — хоть и достаточно основательное (как у Сэма Уэллера) — является весьма специфическим (опять же, как у Сэма Уэллера), с характерными акцентами и лакунами. Диккенс родился в приморском Портсмуте, а в Лондон переехал в детские годы. Столица произвела на юного чувствительного мальчика колоссальное впечатление, которое навсегда осталось в душе писателя. И всякий раз, когда Диккенс на страницах своих книг создавал образ Лондона, это именно Лондон георгианской эпохи, поры его детства, а не викторианская столица, в которой он жил в зрелые годы.

Диккенсовский Лондон имеет весьма четкие границы. На юге это неспешная, задумчивая Темза, образ которой возникает во многих произведениях писателя, особенно же на страницах «Нашего общего друга», а на севере ограничивается чертой Нью-роуд (нынешней Мэрилебон-роуд). В этот район Диккенс впервые попал случайно, а затем неизменно выбирал его в качестве места жительства. Здесь, в доме номер 48 по Даути-стрит, писатель обустроил свое первое семейное гнездышко. Здание хорошо сохранилось, в настоящее время здесь находится музей Диккенса. За пределами указанного коридора расположен Саутуорк, с которым писатель тоже был неплохо знаком благодаря горьким юношеским воспоминаниям. Ему не раз приходилось обследовать набережные и доки Ист-Энда, порой в досадной компании полицейских. К западу от Белгрейвии простирается терра инкогнита для Диккенса — если не в топографическом, то хотя бы в социальном смысле. Так, в «Николасе Никльби» писатель рассказывает о семействе Уититерли из Кэдоган-Плейс. Они, конечно, понимают, что рангом уступают обитателям Гровнор (Гросвенор)-Плейс, но «смотрят сверху вниз на Слоун-стрит и считают Бромптон вульгарным. Они притворяются людьми великосветскими и делают вид, будто не знают, где находится Нью-роуд». Последнее замечание — острый камешек в огород самого Диккенса.

В своих произведениях Диккенс странным образом игнорирует знаменитые строительные проекты, благодаря которым облик столицы менялся буквально у него на глазах. Он не удостаивает вниманием ни благоустройство Трафальгарской площади в 1840-х годах, ни реконструкцию здания парламента, происходившую в 1830-1860-х годах, ни триумфальное появление лондонской подземки, ни сооружение набережной Виктории. Несмотря на то что ему самому довелось побывать в серьезной железнодорожной катастрофе, он почти не касается темы железных дорог. Исключение составляет запоминающийся пассаж по поводу строительства ветки Лондон — Бирмингем, обернувшееся разрушением вымышленных садов Стагс и вполне реальной школы, которую когда-то посещал писатель. Лондонские пригороды в произведениях Диккенса играют роль либо благословенного убежища, либо свалки, куда отправляются второстепенные или разонравившиеся персонажи. Причем он намеренно не желает замечать новые разраставшиеся окраины. Пригороды в романах Диккенса — это то, что называли пригородами в дни его юности: Пентонвилл, Пимлико и т. п. Мэрилебон он досадливо отметает в сторону как «Штукатурию», Кенсингтон — особенно в том виде, в каком этот район существовал после Всемирной выставки — вообще едва ли упоминает.

Подобно всем коренным лондонцам, Диккенс время от времени бросается знакомыми словечками — «Сент-Пол», «Монумент», «Тауэр» или «Аббатство», но они мелькают как затертые названия, не более того. Писатель не снисходит до того, чтобы вникать в историю этих сооружений или использовать их как значимые элементы своих произведений. Если его и волнуют масштабные строительные проекты компании «Метрополитен», то только в плане разрушения старого Лондона, а никак не создания новых архитектурных чудес. Он скорее опишет трущобы и притоны вокруг церкви Св. Джайлса, чем помянет Чаринг-Кросс-роуд (разве что посетует: вот, мол, из-за нее сколько бед) или Нью-Оксфорд-стрит (из-за которой что-то снесли). Зато в книгах Диккенса постоянно фигурируют тюрьмы и Судебные инны, возможно, ему не давали покоя воспоминания о том, как его собственный отец сидел за долги в тюрьме Маршалси, или о том, как он сам по молодости прозябал на должности клерка в Грэйзинн. Повествование становится веселее, когда Диккенс окунается в мир лондонских развлечений. Именно здесь он черпал материал для «Очерков Боза». Писатель с удовольствием вспоминал сады Воксолл, лошадей из цирка Астли, мюзик-холл «Игл», театры, званые обеды и увеселительные поездки. Подчас этому миру недостает изысканности, Диккенс живописует дешевые балаганы, восковые фигуры и раскрашенные панорамы, заставляет любоваться низкопробными представлениями странствующих артистов. Наверное, автор вспоминал собственные нехитрые развлечения в молодости, а может, мы слышим голос несостоявшегося и потому тоскующего актера. Как правило, фоном для ярких, запоминающихся персонажей служили улицы, «которые дают неисчерпаемую пищу для фантазий», а также кормят сорок тысяч торговцев и бесчисленное количество нищих в романах Диккенса.

Рынки тоже являлись у него непременным элементом декораций. Издательство принадлежавшего писателю журнала «Круглый год» располагалось на Веллингтон-стрит, по соседству с Ковент-Гарденом. Посему неудивительно, что этот известнейший лондонский рынок фигурирует по меньшей мере в восьми романах Диккенса. Известно, что писатель инициировал шумную и вполне успешную журналистскую кампанию с целью переноса скотобойни Смитфилдского рынка на новое, более удобное с точки зрения санитарии место на Каледония-роуд, а потом сам о том сожалел. Похоже, наш летописец испытывал болезненную склонность ко всем случаям вторжения смерти в жизнь (он называл это «притягательным отвращением»). Неспроста ведь он отправлялся в ночные «криминальные» экскурсии на Рэтклиф-хайвей и Джейкобе-айленд и кропотливо регистрировал жертв нападений и несчастных случаев.

Добавить себе закладку на эту станицу: