Викторианский период

Архитектура ранневикторианской эпохи ознаменована «борьбой стилей» — с одной стороны, готического возрождения, с другой — основанного на историзме классицизма. Более поздний эклектизм представляет собой широкий спектр архитектурных стилей — от движения за возврат к простоте и безыскусное средневековых ремесленников до синкретической пышности ретростиля, который на поверку оказывается скорее «реноссансом», чем стилем королевы Анны.

Большую часть жизни Томас Карлейль, «мудрец из Челси», как его называли, прожил в доме номер 24 (затем 5) по улице Чейн-роу, Челси. Он въехал в этот дом в 1834 году, да так и остался здесь до самой смерти, которая настигла его пятьдесят лет спустя в гостиной на первом этаже. Карлейль сразу же влюбился в этот узкий дом из красного кирпича, построенный в 1708 году. Вот отрывок из письма, которое он написал своей жене Джейн во время поисков квартиры: «…Прелестный старый дом… подлинная старина… стены обшиты деревянными панелями до самого потолка и к тому же отремонтированы и заново окрашены… А комнаты прелесть что такое! Представляешь, три этажа помимо цокольного…» Этот цокольный этаж (или попросту подвал) стал любимым местом писателя, где впоследствии он проводил счастливые часы в обществе своего друга Теннисона — они покуривали трубки и пускали дым в дымоход, чтобы, не дай бог, миссис Карлейль не заметила. К отдельным достоинствам дома следует отнести его необыкновенную дешевизну — факт, которому Карлейль дал объяснение с точки зрения исторической перспективы: «Сейчас Челси превратился в немодное место. Некогда он служил курортом для королевского двора и аристократической верхушки. От той поры осталось огромное количество старых домов — красивых и дешевых одновременно». Джейн стала достойной спутницей своему мужу — рачительной хозяйкой и остроумной собеседницей для таких блестящих гостей, как Дарвин, Рескин и Джузеппе Мадзини. Карлейль устроил себе рабочий кабинет на чердаке и почти двадцать лет провел здесь, наслаждаясь покоем и одиночеством. Единственное, что нарушало рабочую обстановку, — шум, доносившийся с улицы и соседних домов. Поэтому в 1852- 1853 годах Карлейль предпринял героическую попытку улучшить звукоизоляцию кабинета. Попытка, впрочем, не увенчалась успехом, а, напротив, обернулась непредвиденным усилением звуков с реки. Дом Карлейля мало изменился со времени его смерти — все та же мебель в комнатах, те же картины и книги на полках, даже шляпа хозяина по-прежнему висит на крючке.

Из десяти домов, которые сменил Чарльз Диккенс, уцелел лишь один — роскошное в прошлом здание по адресу Девоншир-террас, 1, на Мэрилебон-роуд. Именно его резные панели мы встречаем потом в домах диккенсовских героев — миссис Гэмп, Барнеби Раджа и мистера Микобера. Голубая мемориальная табличка на стене респектабельного особняка на Тэвисток-сквер отмечает последнее семейное гнездышко Диккенса. Это действительно было великолепное жилище, в котором нашлось место даже собственному домашнему театру, где устраивались литературные вечера и ставились небольшие спектакли при участии верных друзей семьи — Уилки Коллинза, Дугласа Джерролда и других. Прекрасная библиотека с мебелью красного дерева, толстые ковры на полах — все это создавало неповторимую атмосферу комфорта и достатка. Недаром Джордж Элиот со свойственной ей иронией заметила: вот уж воистину идеальное место для написания романов о трагическом положении лондонской бедноты. На самом деле Диккенсу не работалось в этих стенах — настолько, что он счел необходимым снять себе пустую комнату на Нью-Кросс, в нескольких милях от дома, и именно здесь погружался в мир творчества. Почему Нью-Кросс? Наверное, она будила воспоминания о далекой юности, когда Диккенс сидел за обеденным столом в кругу семьи, рассеянно вел беседу и одновременно редактировал очередную главу из «Оливера Твиста» («перо так и летало над бумагой»).

В холостяцкую пору писатель занимал апартаменты из трех комнат в таверне «Фэрниволлс», напротив трактира «Стэпл», в окрестностях которого поселяется Пип из «Больших надежд». Теперь на месте «Фэрниволлс Инн» расположено огромное здание страховой компании «Пруденшл», выполненное в стиле голландской готики. В северной части двора, в галерее, установлен бюст Чарльза Диккенса. Первый семейный дом писателя находится по адресу Даути-стрит, 48, — неподалеку от Грэйз-инн, где Диккенс тянул ненавистную лямку рядового клерка в адвокатской конторе «Рэймонд Билдингс». Должность, хоть и нелюбимая, означала надежное обеспечение семьи, и переезд в 1837 году на новую квартиру символизировал укрепление благосостояния. Теперь Диккенс платил за жилье восемьдесят фунтов в год — вдвое дороже, чем Карлейль в Челси. В ту пору Даути-стрит имела собственные ворота, охраняемые ливрейным швейцаром. Он почтительно приветствовал писателя и называл его не как-нибудь, а «мистер Диккенс». Именно здесь, на Даути-стрит, Диккенс завершил «Посмертные записки Пиквикского клуба» и написал «Оливера Твиста» и «Николаса Никльби». Здесь же родились две дочери писателя — Мэри и Кэтрин, а также скоропостижно скончалась его свояченица Мэри Хогарт, которая жила вместе с Диккенсами. В тот печальный вечер семья собиралась в театр, а Мэри никак не спускалась. Прождав с полчаса, поднялись в ее спальню и обнаружили девушку мертвой. Диккенс очень любил Мэри и тяжело переживал ее смерть. О глубине его отчаяния говорит тот факт, что писатель на две недели забросил работу — беспрецедентный случай в жизни такого трудоголика, как Диккенс. Многие исследователи сходятся на мнении, что Мэри Хогарт являлась прообразом большинства его идеальных героинь. Надо думать, его жене пришлось вдвойне тяжело — она потеряла и любимую сестру, и помощницу по дому. А Диккенс был весьма требовательным как в отношении собственного гардероба, так и в отношении семейного быта. Он требовал во всем идеального порядка — чтобы воротнички были отутюжены, подушки взбиты, а картины висели абсолютно ровно.

Когда Чарльз Дарвин (1809-1882) вернулся из пятилетнего кругосветного путешествия на борту «Бигля», он намеревался поселиться в Кембридже, но вскоре выяснилось, что обязанности ученого требуют его присутствия в «грязном, шумном» Лондоне. После женитьбы он обосновался в Блумсбери, на Гауэр-стрит, и целых пять лет вынужден был наблюдать, как английские войска маршируют на вокзал Юстон, дабы отправляться на север, на подавление чартистских демонстраций. Это зрелище настолько утомило Дарвина, что он в конце концов переехал с семьей в мирную кентскую деревушку Даун. Дом писателя на Гауэр-стрит не сохранился, сейчас на его месте располагаются биологические лаборатории Университетского колледжа. А в Даун-хаусе Дарвин проживал с 1842 года до самой смерти. Будучи отшельником по натуре, он редко покидал свое деревенское жилье и все основные работы написал именно здесь, в Дауне. Ученый вел обширную переписку, засвидетельствовать это мог бы местный почтальон, который ежедневно доставлял ему огромное количество писем. Вся корреспонденция Дарвина сохранилась, с ней можно ознакомиться на специальном сайте. В Даун-хаусе открыта экспозиция, посвященная жизни великого ученого и его теории эволюционного развития. Той же теме посвящена расширенная выставка в лондонском музее естествознания. Однако было бы ошибкой воображать, что Дарвин всю жизнь провел, затворившись в тесных стенах кабинета, один на один со своими великими мыслями. Обширная усадьба, в прошлом крестьянское хозяйство, и окрестные луга служили Дарвину той лабораторией, где он проверял свои революционные гипотезы. Очень часто он привлекал к работе собственных детей. Так, в определенный момент он взялся разрабатывать теорию о том, что некоторые виды растений переносятся на отдаленные острова с помощью морских течений. Дабы доказать оппоненту, скептически настроенному Джозефу Хукеру, что семена могут длительное время находиться в воде без ущерба для их жизнедеятельности, Дарвин установил в подвале собственного дома резервуары с морской водой и поместил в них семена 87 различных растений на 137 суток (именно столько, по его подсчетам, требовалось, чтобы пересечь Атлантику). В порядке дополнительного эксперимента Дарвин поместил в свой аквариум пару отрубленных утиных лап — чтобы понаблюдать механизм симбиоза между липарисом (морской улиткой) и мигрирующими стаями уток. Тут и пригодилась помощь детей: сначала по просьбе отца они занимались статистикой — подсчитывали, сколько улиток прилеплялось к утиным конечностям, а затем часами махали этими лапами в воздухе, что должно было имитировать миграцию стаи. В результате удалось доказать, что улитки способны вынести 12-часовый перелет и остаться в живых. Фантазия восьмилетнего сына подтолкнула Дарвина к новому направлению поисков. По предложению ребенка он поместил на 30 дней в резервуар с морской водой мертвого голубя, а затем выделил споры растений из гнилостной массы — оказывается, существует и такой способ распространения по земному шару. В другой раз Дарвин выпустил в саду опыленных пчел и поставил детей наблюдать, сколько цветов посетит каждое насекомое.

Раннее детство Уильяма Морриса прошло в уединенном особняке, едва ли не замке, на краю Эппинг-Форест. Со смертью отца, биржевого маклера из Сити, семья лишилась основного источника доходов и вынуждена была переехать в более скромное жилье — Уотер-хаус в Уолтемстоу (теперь там располагается галерея, посвященная жизни и творчеству художника). Среди экспонатов выставки — рыцарский шлем, который можно считать наглядным пособием по живописной стилистике Оксфордского союза (увы, потерпевшего полный провал в затее с фресками прерафаэлитов); ткацкий станок, принадлежавший дочери Морриса, Мэй, — опытной швее и ткачихе; а также личная сумка самого Морриса, которой он активно пользовался во время революционно-социалистического периода своей жизни: в этой сумке он носил экземпляры пропагандистского журнала «Общее благо», которыми торговал на улице. Также здесь можно видеть великолепные карандашные наброски для готической росписи церковных ворот, выполненные учителем Морриса — Джоном Рескином; мебель шотландского единомышленника Морриса — Артура Макмердо — и живописные работы Фрэнка Брэнгвина, ученика Морриса. Расставшись с Оксфордом, Уильям Моррис поселился вместе со старым другом Эдуардом Берн-Джонсом в доме своего кумира (по крайней мере, тогдашнего) Данте Габриэля Россетти на Ред-Лайон-сквер. Здесь они жили в окружении бывших выпускников университета и пытались воплотить в жизнь теорию «искусства и ремесел» — пробой пера стала огромная деревянная скамья с высокой спинкой, слишком большая, чтобы ее можно было поднять по лестнице. Дом сохранился, но находится в частном владении.

Затем Уильям Моррис женился, и это событие в конечном счете повлекло за собой истинную революцию в оформлении английского жилья. Дело в том, что еще подростком Моррис усвоил неизбывное отвращение к продукции машинного производства — той самой, которой с энтузиазмом рукоплескали посетители Всемирной промышленной выставки. Эти заводские фальшивки служили для юного эстета олицетворением загнивающего духа эксплуататорской капиталистической системы. Когда Моррис оказался перед задачей обустройства собственного семейного гнезда, выяснилось: современная торговля не могла предложить ничего такого, что бы удовлетворяло взыскательный вкус молодого хозяина. Пришлось изготавливать буквально все — и мебель, и текстиль — собственными руками. Первый дом в Бекслихите (Кент) — он назывался Ред-хаус-Моррис построил в 1859 году совместно с Филипом Уэббом, с которым познакомился во время недолгой службы у архитектора Дж. Э. Стрита. В соответствии с принципами, которые Моррис позже изложит и разовьет в своей книге, все изготавливалось из местных материалов и силами местных умельцев. То, что получилось, вполне могло бы стать жилищем средневекового фламандского бюргера. В оформлении интерьера сказался принцип, который Моррису еще только предстояло сформулировать: в доме должны присутствовать лишь полезные и прекрасные, с точки зрения хозяина, вещи. Увы, идиллия в «Красном доме» продлилась всего пять лет. Хотя мастерская на Куин-стрит в Блумсбери, в которой трудился Моррис, располагалась всего в десяти милях от Бекслихита, ему приходилось ежедневно тратить на дорогу по два часа в один конец, что оказалось непозволительной роскошью. В результате Ред-хаус пришлось продать, причем с колоссальными убытками — деньги от продажи едва покрыли половину тех средств, что ушли на строительство. На долгие годы дом превратился в частную собственность и оказался недоступен для широкой публики. Такое положение вещей сохранялось до недавнего времени, когда Ред-хаус перешел во владение Национального фонда.

Среди множества занятий и увлечений Морриса следует выделить одно, в котором он проявил себя чрезвычайно успешно, а именно оформление интерьеров зданий. Несомненный дизайнерский талант обеспечивал художнику выгодные заказы — как от частных лиц (таких, как богатое и интеллигентное семейство Ионидисов, для которых Моррис оформлял Холланд-парк), так и от государственных учреждений. В частности, он переделывал интерьеры Сент-Джеймского дворца и оформлял «Комнату Гэмбла» в музее Виктории и Альберта (здесь он впервые применил свой знаменитый принцип «тройных стен» — когда поверхность внутренних стен помещения зрительно разрезается панелями из другого материала или специальными молдингами). Наверху, в Британских галереях, до сих пор можно видеть обои и текстиль от Уильяма Морриса, здесь же стоят его знаменитые «сассекские стулья» с плетеными сиденьями. Художник осуществлял общее руководство в выборе текстиля для музея, и именно благодаря его инициативе администрация приобрела одну из жемчужин экспозиции — ардабильский ковер.

Последнее лондонское пристанище Морриса носило название Келмскотт-хаус и располагалось в Хаммерсмите, по адресу: Аппер-Мэлл, 26. Оно досталось Моррису в 1877 году и находилось на тот момент в плачевном состоянии, однако позже Джордж Бернард Шоу, соратник Морриса по социалистической деятельности, свидетельствовал о поистине чудесной трансформации: «Теперь… этот волшебный дом… перестал быть просто вместилищем интересных вещей — оригинальных, необычных, передающихся из поколения в поколение. Ныне здесь все радует взгляд чистотой и ухоженностью и притом сохраняет свою красоту и уместность». Дом находится в частном владении, но хозяева бережно ухаживают за ним. Честь им и хвала, ведь современная набережная Хаммерсмита — в некотором смысле знаковое место. Именно здесь мистер Хэммонд, рассказчик из футуристической утопии Морриса «Вести из ниоткуда», очнулся в 1950-х годах и обнаружил, что свершилась социальная революция. Она благополучно уничтожила нищету и неравенство, теперь нет нужды в полиции и парламенте. Домашняя работа, правда, сохранилась, женщины по-прежнему трудятся на кухне и в ванной, но делают это с радостью и вдохновением.

 

Добавить себе закладку на эту станицу: