Гений Капри

Аксель Мартин Фредерик МюнтеОстровочек маленький. Но без «гения места» все равно нельзя. На роль эту претендуют здесь по крайней мере трое… Первый, конечно, — Тиберий: он собственно и открыл его миру. Но старик давно почил в бозе, так что, наверное, и дух его уже над островом не летает. Двое других претендентов — оба из писательской братии, но разнятся как небо и земля. Один — бунтарь, «буревестник», другой — созерцатель, философ. Однако оба — романтики…

Бунтарь только и делал, что менял снятые внаем виллы: то на вилле Блаеус поживет, то на Беринге, то на Пьерине… А «созерцатель» вначале, во время первого своего визита в 1876 г., просто красотой любовался, во всяких там несвоих «хижинах» ютясь, а потом взял да и построил собственную… Но поскольку человек был «не от мира сего», решил нечто вроде старинных римских сенаторских вилл отгрохать, только поменьше… Но обязательно со статуями там всякими древними, с кипарисами и с видом на море… Хорошо еще, что без рабов… Теперь приходится туристам вместо пляжа ездить ее смотреть… Ничего не поделаешь: туризм — это работа…

От порта Марина Гранде, куда приходят из Неаполя и Сорренто большие корабли, буквально за десять минут сумасшедшей езды, когда вам кажется, что не то что боковое зеркало сейчас вместе с дверцей оторвут, но и всю морду машине непременно в следующий миг расквасят, местное такси привезет вас в центр второго каприйского городка — Анакапри. Здесь безумная езда по серпантинам, слава богу, заканчивается.

Несмотря на малые размеры городка, там все как у людей: центральная пьяцца, рынок с вполне съедобными огромными каприйскими помидорами, в полкило веса каждый, непременный ряд сувенирных лавок, где вам, широко улыбаясь и жестикулируя руками, «втюхают» совершенно ненужную и бесполезную «штукенцию», небольшая и по-итальянски уютная демократичная пиццерия и высокомерный, претендующий на роскошь ресторан под названием «Траттория», сияющий белоснежными хрустящими скатертями, высокими фужерами и редкими, но очень важными с виду посетителями (вероятней всего — толстосумами). Отсюда же, от центральной площади, разбегаются в разные стороны дороги: к «голубому гроту», к единственному маленькому и платному пляжу, что около маяка, к подвесной канатной дороге, ведущей на самую высокую точку острова — гору Монте Соларо, к церкви Святой Софии и к самой главной достопримечательности — вилле Сан-Микеле.

В этой вилле, построенной практически своими руками с привлечением труда соседей-рыбаков, немного понимавших в стройке, бывшего хозяина участка — плотника, да собственного архитектурного «никакого» опыта и жил удивительнейший человек — Аксель Мартин Фредерик Мюнте, родившийся в Стокгольме, учившийся медицине в Париже, практиковавший в Риме и издавший свою единственную самую знаменитую книгу о самом себе в Лондоне. Может, и еще что-нибудь сделал бы, да больше столиц не было… Ну не в Петербург же ему ехать, на самом деле…

Поскольку в Риме его пациентами были весьма небедные и не страдающие европейской безвестностью люди, молодой еще в то время, но уже очень популярный (а злые языки утверждают, что к тому же и очень грамотный) доктор поднакопил денег да и прикупил на поразившем его красотой островке у местного плотника Винченцо небольшой участок земли с полуразрушенной капеллой святого Михаила, или Сан-Микеле, что итальянцам понятнее. По имени ее и виллу назвал. Дальше больше: вошел во вкус и присовокупил к участку вначале виноградник, а потом и замок Барбароссы, как называли местные жители по строенную в незапамятные времена настоящую крепость. Не по имени строителя, а по имени «разрушителя» и завоевателя: был такой «рыжебородый» пират и сарацин в одном лице в отдаленные от нашего доброго доктора Мюнте времена… Страстью его (пирата, а не доктора) было дорогим турецким ятаганом вырезать прибрежное население и поджигать христианские храмы. Ну конечно, после того как все добро из них вынесено и в мешки, сшитые из рваных парусов, сложено… А в остальном вполне нормальный и солидный человек был: лоцию знал, кораблями командовал, женщин любил. Вполне правильная ориентация. Правда, отказов ни в чем не терпел и считал, что в мире все должно принадлежать ему. Хоть движущееся, хоть не движущееся… И чуть что — за нож… Одно слово — пират… Против него-то и построили крепость, которую он же потом и разрушил…

Вилла Сан-МикелеВначале Мюнте просто не знал, что с замком и башнями всякими делать, а потом копать начал и много разных старинных предметов накопал, кои и разместил на своей вилле: очень красиво получилось. Антично… А что не смог откопать, у старьевщиков в Париже и в Риме прикупил и на своей яхте (он еще и спортсменом был) на остров привез. Однажды во время такого перехода из римского порта Чивитавеккья чуть было не утонул. Ну да Бог спас… Замок позже тоже пригодился: когда свет ему опротивел так, что он его видеть не мог (читай, серьезное поражение глазного нерва), он заперся в башне, где света почти не было по причине отсутствия окон. Там и кнйгу свою «История Сан-Микеле» написал. А что еще делать прикажете интеллигентному человеку без друзей, телефона и телевизора — только писать. И свет для этого не нужен: буквы он и так помнил… А по причине свежего морского воздуха, скудного питания и отсутствия на острове автомобилей прожил почти до 100 лет: восьми лет не хватило. Изредка приезжали друзья — тоже все воспитанные, тихие, спокойные и к комфорту нетребовательные: то шведский король, то английский посол… Ну что делать — компания у него такая была, никак не мог от них отвязаться: то у него поживут, то к себе приглашают… Так и жил: то на Капри, то в Стокгольме, у короля… Замотался переезжать…

Сосед же его — «буревестник» написал гораздо больше, но прожил гораздо меньше — всего 68 лет, зато вел на острове, а затем на побережном Сорренто, на вилле Иль Сорито, очень бурную жизнь и перегостил на острове всех: и жену свою невенчанную Марию Андрееву-Желябужскую, и венчанную Екатерину Пешкову с двенадцатилетним сыном Максом, которого он на Капри познакомил с одним «прекрасным игроком на флейте» (тот и вправду сыграл для ребенка: чудака звали Лениным…). А другой чудак на флейте не мог, зато пел громко очень — Федор Шаляпин, приплывший к нему аж из Америки (тот ему с Андреевой целых две тысячи серебром для дела революции отвалил…). Но не в деньгах счастье: приютил он на острове и безденежного берлинского журналиста Луначарского, рабочего Бабушкина, супругов Буниных. Потом приехавшую из Петербурга вместе с мужем Варвару Шайкевич-Тихонову, которой после Капри муж уже и не понадобился вовсе… Знаменитую Муру Будберг, по которой три разведки мира наперебой плакали, перешедшую после Горького к Уэллсу (все-таки и языки знала, и литературу…), а заодно известную мемуарами своими «основоположницу» Берберову с постоянным ее спутником Ходасевичем (эти из Берлина приплыли), забытого всеми Амфитеатрова, гениальнейшего русского поэта XX в. Вячеслава Иванова, напрочь до сих пор неизвестного в России. (Впоследствии станет он на всю жизнь «итальянцем» и умрет уже после войны в Риме.) Приютил и просто «утомленного солнцем» — Феликса Дзержинского, наконец, графа Алексея Толстого, который и уезжать-то от него не хотел (пришлось классику самому его в Москву отвезти и «сдать»). И еще множество не столь известных всем и вся личностей, так же как и своих бывших и будущих любимых им и по-настоящему любивших его женщин (этим классик всегда был не обижен…).

Веселый был дом у «буревестника», гостеприимный. Когда он перебрался в Сорренто, живший с ними сын Макс, работавший при итальянском посольстве Советской России, ездивший на новеньком дорогом спортивном «Рено», привозил к классику из Неаполя вместе с газетами эмигрантскими посетителей, устраивая шумные и веселые пиршества, — умели жить с размахом: и интеллектуальным, и кулинарным… Случалось, гости даже осетров из России привозили. Правда, в последние годы жизни в Сорренто хозяин дома иногда, после их визитов, посылал в Москву письма своему другу о том, кто у него гостил, да о чем говорили. Так ведь не кому-нибудь, а близкому человеку, «воздыхателю» невестки — Тимоши, к которой и сам классик был неравнодушен. Ну так, чисто по-дружески, откровенно обо всем писал: так ведь и до этого, в первопрестольной, они домами с Ягодой дружили… Кстати, тоже интереснейший человек был, непростой, романтик, а как на рояле играл… И никогда в дом с пустыми руками не придет… Или цветы, или… А вы говорите: Капри, Сорренто — тишина, рыбалка, море…

Вот таких два совершенно разных, но в одном одинаковых человека. Оба были не только «гениями Капри» (а Горький еще и Сорренто), но просто — гениями…

Недаром, когда в 1924 г. советский посол в Риме пришел просить у Муссолини разрешения на визу для «буревестника», тот ответил: «…только не на Капри — этот русский смутьян одним своим присутствием весь остров заагитирует…» Высокая оценка… Тем более от коллеги по перу…

Летит время… Все дальше отодвигаются от нас и события те, и люди. Но я думаю, что и теперь еще кружат над Капри их тени, не в силах улететь окончательно с того места, где оба были так счастливы. Каждый по-своему… И каждый по-настоящему…

И еще интересно: ни тот, ни другой в своих мемуарах друг о друге ничего не пишут. Видно, разные все же у них компании были… Не пересекались…

Добавить себе закладку на эту станицу:

Комментарии запрещены.