Смешение языков

Известный драматург Томас Деккер, рассказывая о Королевской бирже Гришема, писал: «…На каждом углу вам вспоминается Вавилон — таково здесь смешение языков». Шекспиру как-то раз довелось проживать в франкоязычном лондонском семействе. Полученный опыт он использовал при написании двух сцен из «Генриха V»: путаница, возникающая в результате взаимного непонимания англичанина и француза, порождает множество неотразимых комических эффектов.

Сегодня в Лондоне говорят более чем на 300 языках. Ежедневная бесплатная газета «Ист-Энд Лайф», выпускающаяся в лондонском районе Тауэр-Хамлетс, содержит разделы на английском, бенгальском и сомалийском языках. Местные муниципальные советы, страховые фонды национального здравоохранения и публичные библиотеки тоже, как правило, публикуют свои объявления на нескольких языках — китайском, пенджабском, гуджаратском и хинди. Бюро по консультированию граждан дает рекламу на множестве языков — от албанского до фарси и вьетнамского. Лондон является одним из крупнейших в мире (если не самым крупным) центром публикаций на арабском языке, в особенности когда дело касается критики арабских правительств.

Для ученых-языковедов улицы Лондона являются своеобразной лабораторией, уже готовым хранилищем бесценной информации. В пьесе Б. Шоу «Пигмалион» профессор Хиггинс находит достойного собеседника в лице бывшего офицера Индийской армии, на редкость образованного человека (в его багаже дюжина языков индийских колоний) — отставного полковника по имени Пикеринг. Если б вы заглянули в лондонский клуб эдвардианской эпохи, то увидели бы не один десяток подобных джентльменов — среди бывших миссионеров, «старой китайской гвардии», колониальных судей и окружных комиссаров. Сам Хиггинс хвастал, будто легко может определить столичных кокни в пределах шести улиц. Что он блистательно и доказал на примере Элизы Дулитл, безошибочно определив в ней жительницу Лиссон-Гроув. Разрабатывая декорации для кинематографической версии пьесы Шоу — фильма «Моя прекрасная леди» — Сесил Битон намеренно поместил на стену профессорского кабинета эффектный лейтоновский портрет известного ориенталиста и автора эротических картин, сэра Ричарда Бертона. По свидетельствам современников, этот человек в совершенстве владел двумя десятками иностранных языков. Как-то раз, задумав совершить паломничество в Мекку (что, как известно, для иноверцев запрещено), он с успехом выдал себя за афганского врача и таким образом осуществил задуманное. IT, кстати сказать, стал первым христианином, проникшим в мусульманскую святыню. Ныне неугомонный исследователь лежит рядом со своей женой на католическом кладбище в Мортлейке. Его прах покоится в гробнице, выполненной в форме походной палатки, в задней части которой находится застекленное окошко и приставная лесенка — дабы каждый желающий мог заглянуть внутрь и полюбоваться на запыленные гробы супругов Бер-тонов.

А между тем Лондон XVIII века подарил нам вполне реального профессора Хиггинса в лице сэра Уильяма Джонса. Еще в стенах школы Хэрроу он постиг латынь, древнегреческий, итальянский и французский языки. Позже к ним добавились немецкий, испанский, португальский, арабский, персидский, иврит и основы китайского. Джонсу не слишком нравилась юриспруденция, однако он несколько лет проработал судьей в Калькутте — это позволило ему скопить средства, необходимые для женитьбы. Являясь действительным членом Королевского научного общества и Литературного клуба Джонсона, Уильям Джонс основал в Индии Бенгальское азиатское общество, которое занималось научными исследованиями в области азиатских культур, религий и языков. В процессе изучения санскрита доктор Джонс, к своему удивлению, обнаружил, что этот язык во многом похож на древнегреческий. Таким образом был сделан вывод об их общей принадлежности к великой семье языков, получившей название индоевропейской. Более того, исследования Джонса положили начало новой науке — сравнительной филологии. Ныне памятник этому великому человеку красуется под куполом собора Св. Павла, он появился через пять лет после смерти Джонса, в знак признания заслуг последнего перед нацией. Ученый изображен с объемистыми томами в руках — это труды известного древнеиндийского законодателя Ману. Память об Уильяме Джонсе увековечена также в названии дерева ашока (Jonesia Asoka), ставшего национальным символом Индии.

Многоязычие английской столицы является прямым следствием ряда факторов. Еще до того как Лондон стал столицей крупнейшей мировой империи, он на протяжении многих лет играл роль вселенского торгового центра, так сказать «ярмарки многих народов». И наконец, англичане всегда охотно предоставляли убежище всякого рода беженцам изо всех уголков планеты, и эти люди вместе со своими бедами привозили национальные обычаи, традиции и, между прочим, языки. При той важной роли, которую английский язык играет в современном мире — а сегодня он является универсальным в таких важнейших областях человеческой деятельности, как компьютеры, медицина, коммерция и авиация, — трудно поверить, что каких-нибудь пятьсот лет назад на нем разговаривал всего один небольшой народ на самом краю Европы. По правде говоря, в те далекие времена английского языка и не существовало как такового, вместо него присутствовала система диалектов, которыми пользовались в разных концах Британских островов. Чтобы язык оформился в четкую и, главное, устойчивую структуру, потребовалось совпадение двух ключевых моментов — первым стало развитие книгопечатания, а вторым оказался Лондон.

Тридцать лет Уильям Кэкстон провел в Брюгге, представляя интересы английской Торговой гильдии в Нидерландах и Рейнской области. Здесь ему посчастливилось познакомиться с первым типографом Европы Иоганном Гутенбергом и его подвижной литерой для печатания. По достоинству оценив изобретение немецкого мастера, Кэкстон воспроизвел его в кельнской мастерской и фактически получил примитивный печатный станок. В 1476 году он наконец вышел в отставку и вернулся на родину, прихватив с собой заветное устройство. Теперь Кэкстон знал, чем будет заниматься на пенсии. При помощи вестминстерского аббата Т. Миллинга он получил скромное жилье при аббатстве и приступил к обустройству первой лондонской типографии (к сожалению, ее точное месторасположение неизвестно, и мемориальная табличка отсутствует). Кэкстон стал первым национальным издателем, который планировал печатать книги на родном, английском языке. Но вот вопрос, на каком именно языке? Чтобы пояснить свои затруднения, Кэкстон приводит забавный случай, который приключился с двумя купцами. Выехав из Лондона, они намеревались в кратчайший срок попасть на континент по торговым делам. Но едва они миновали Грейвсенд, как разыгравшийся шторм вынудил их снова высадиться в Кенте. Путешественники зашли на ближайшую ферму в надежде разжиться дюжиной яиц, но не тут-то было. Раздраженная хозяйка отказалась с ними разговаривать, заявив, что она не понимает по-французски. В конце концов торговцам удалось-таки объясниться, но попутно они уяснили для себя, что если в следующий раз снова захотят яиц, то просить следует не eggs. Вот вам и английский язык! Уже в двадцати милях от Лондона местные жители не понимают самых простых, привычных для столичных жителей слов. Несмотря на это, в качестве эталона для письменного литературного языка Кэкстон предложил принять диалект, на котором говорили в восточной части центральных графств Англии, то есть в окрестностях Лондона.

Уильям Кэкстон решал лингво-географические проблемы, а Сэмюел Джонсон три столетия спустя пришел к выводу, что живой язык вообще бессмысленно привязывать к какому-либо эталону. В предисловии к своему знаменитому «Словарю» Джонсон поясняет, что на начальном этапе работы задача виделась ему простой и ясной — привести устоявшиеся значения всех слов английского языка и проиллюстрировать их применение. Однако в ходе многолетнего сбора материала он убедился, что язык — это некая категория, в самой природе которой заложено изменение. Изо дня в день язык порождает новые неологизмы, как губка, впитывая слова из чуждых наречий, и постоянно изменяет значения уже существующих словарных статей.

Несмотря на то что подавляющее большинство лондонцев говорят по-английски, существуют отдельные категории людей (чаще всего иммигрантов), которые упорно — и подчас себе во вред — сохраняют собственный язык. Так, во время Крестьянского восстания 1381 года и затем во время «Злого майского дня» 1517 года разъяренные толпы именно по речи узнавали несчастных фламандцев, а узнав — забивали насмерть. В 1730-х годах английский историк Уильям Мэйтленд писал: «В некоторых районах Сохо… так часто слышится французская речь, что приезжий человек может решить, будто он во Франции». По некоторым подсчетам, в ту пору до 40% обитателей Сохо говорили по-французски. Известно, что некий английский дипломат, ведавший перепиской с французскими властями, для повышения квалификации отправлял своих сотрудников в шестинедельную командировку в Сохо — метод «глубокого погружения в среду» уже и тогда был известен.

Французский язык считался языком купцов, дипломатов и просвещенных людей. Но это вовсе не означало, что он нравился лондонской черни. Страстный англофил Вольтер некоторое время в 1726-1727 годах проживал в Лондоне на Мэйден-лейн и имел привычку прогуливаться по территории Судебных иннов. Во время одной из таких прогулок он обнаружил, что со всех сторон окружен враждебно настроенной толпой, которая каким-то образом распознала в нем француза. Проворно вскарабкавшись на уличный фонарь, философ обратился к своим гонителям с вопросом: «Разве я не достаточно наказан тем, что не имел счастья родиться среди вас?» К тому времени, как Вольтер закончил свою краткую, но прочувствованную речь, толпа аплодировала.

Уважаемые немецкие купцы, обитавшие на Денмарк-Хилл, безупречно владели английским, но пользовались им в основном в деловых ситуациях. В то же время они поддерживали немецкое певческое общество и помогали в организации фестивалей в честь великих поэтов Германии — Гёте и Шиллера. Художников, изъяснявшихся по-немецки, охотно принимали при дворе, поскольку королева Виктория общалась со своим супругом на этом языке. Королевская чета устраивала вечера, на которых разыгрывала дуэты с Мендельсоном; художник Винтерхольтер писал их портреты, а Бем создавал скульптурные изображения, за что и был произведен в рыцари (думается, еще большей наградой стал для него тайный роман с дочерью королевы, принцессой Луизой, тоже, кстати, увлекавшейся скульптурой). К концу жизни Виктория и вовсе перестала скрывать свою приверженность ко всему немецкому и отдавала явное предпочтение тем министрам, которые могли с ней беседовать по-немецки.

Первое появление в Лондоне евреев-ашкенази, изъяснявшихся на идише, относится к XVIII столетию. Но лишь массовый наплыв ашкенази в 1880-х годах позволил им сформировать многочисленную и дружную общину, которая породила собственный театр (спектакли ставились исключительно на идише) и свою газету на том же языке. Это сыграло весьма важную роль в деле пропаганды еврейской культуры, особенно в свете того, что главный оплот ашкенази в Лондоне — бесплатная еврейская школа на Белл-лейн многое делала для сохранения религиозной основы иудаизма, но совершенно игнорировала его культурный и языковый элементы. Как бы то ни было, еврейский театр в Уайтчепеле продолжал функционировать и радовать поклонников драмы на идише вплоть до 1930-х годов. Родители будущих акул шоу-бизнеса — лордов Грейда и Дельфонта, — только недавно переехавшие из Одессы в Лондон (обосновались они на Брик-лейн), решили заняться театральным бизнесом и поддержать уайтчепелский театр. К ним присоединился знаменитый и могущественный анархист Рудольф Рокер. Будучи по происхождению немецким католиком, он сознательно, из идеологических соображений обратился к иудаизму и стал изучать идиш. На свои средства Рокер начал выпускать еженедельную газету «Друг рабочих», которая просуществовала до 1950 года. Печаталась она в Ист-Энде издательством «Народная пресса», прославившимся изданием возвышенных стихов Авраама Наума Стенкла — любимого поэта всей еврейской диаспоры.

Проживая в многонациональном городе, лондонские кокни многое заимствовали из языков соседей. Так, идиш подарил им словечко nosh для обозначения еды, и gelt — для денег; из цыганского языка пришли pal, что означает «приятель» (хотя первоначальное значение — «брат») и не слишком вежливое Oi, mush (что можно перевести как «Ну и рожа»). От индусов англичане почерпнули buck-shee — «свободный», «бесплатный» или же «просить подаяние», поскольку слово «бакшиш» означает милостыню; и самостоятельно образовали doolally («ненормальный», «спятивший») — по названию индийского города Деолали, возле Бомбея, где располагался армейский дурдом. В свою очередь, кокни также внесли значительный вклад в развитие английского языка в виде так называемого «рифмованного сленга». Считается, будто его изобрели уличные спекулянты рыбой, овощами и прочей снедью, чтобы иметь возможность обсуждать свои грязные делишки, не посвящая в подробности полицейских, таможенников, чиновников, да и просто посторонних. Непостижимость «рифмованного сленга» объясняется тем фактом, что из-за намеренного сокращения или искажения многих выражений они вообще никакого отношения к рифме не имеют. По сути, это некая форма зашифрованного языка, и чтобы понять речь лондонского кокни, вам нужно усвоить целый ряд исходных допущений. Например, слово «взгляд» (look) рифмуется с выражением «мясницкий крюк» (butcher’s hook), затем «крюк» отбрасывается и остается только «мясницкий», который и употребляется вместо требуемого «взгляд». Получается на первый взгляд сущая белиберда, собеседник в полном замешательстве. Что и требовалось… Еще примеры? Пожалуйста: «китайский фарфор» (China) вместо «товарищ» (mate) — образуется путем усечения рифмы к выражению «фарфоровая тарелка» (China plate). Заметьте, от исходной рифмы не остается и следа. Далее: «том» через tomfoolery («побрякушки») превращается в обозначение ювелирных изделий. Соответственно Tea leaf («чайный лист») — это вор (thief), причем в данном случае сокращение не применяется.

Многие лексические единицы рифмованного сленга образуются еще более радикальным путем устранения или сжатия. Bottle and glass (бутылка и стакан) трансформируются в Aristotle (рифма с bottle), а затем и вовсе. Нередко слова образуются от имен и фамилий знаменитостей. Например, имя Алан Уикер используется для получения nicker (никер) — фунт стерлингов. Точно так же гонщик Айртон Сен-на «порождает» слово tenner (тена) — банкнота в 10 фунтов; от Дадли Мор образуется score (скор) — 20 фунтов; Ли

Марвин — starving (голодающий); Бритни Спирс — beers (пиво); Нельсон Мандела — пиво «Stella Artois». Из героев предыдущего поколения хочется вспомнить незабвенного Грегори Пека — от его имени образовался cheque (чек) — и Руби Мюррей — curry (карри). Эти рифмы оказались слишком полезными в повседневной жизни, чтобы забыться. Следует отметить, что рифмованный сленг наряду с прочими привычками кокни (приветствия, божба) пышным цветом расцвел на австралийской почве. Собственно, удивляться тут нечему, если учесть, что первая волна невольных переселенцев почти полностью формировалась из лондонских кокни.

Добавить себе закладку на эту станицу:

Комментарии запрещены.