Преступность в Лондоне

При Тюдорах население страны быстро увеличивалось, особенно стремительно рос Лондон — хотя тогда мало кто придавал этому значение. А об инфляции вообще никто не задумывался, хотя та набирала обороты: стоимость жизни росла с каждым днем, богатые становились еще богаче, а бедные, как водится, превращались в нищих. Тем, кто имел хоть какую-то работу, приходилось работать больше за меньшую плату. Бесконечные войны — сначала против шотландцев, затем против французов, испанцев и ирландцев — выплескивали все новые толпы ожесточенных, несчастных, часто искалеченных людей на уже переполненный рынок труда. Насилие стало обычным делом на улицах города, где почти все мужчины носили с собой оружие. К примеру, Бен Джонсон, бывший солдат, а ныне драматург, убил в Хокстоне актера — как он утверждал, «на дуэли». Вина была доказана, но Джонсон отделался краткосрочным тюремным заключением.

Изучение материалов Саутуоркского суда показывает, что в XVII веке уровень преступности (особенно это касалось количества убийств) в шесть раз превышал современный. Доктор Джонсон, крупный и сильный мужчина, повсюду ходил с крепкой дубиной и уверял, что однажды она помогла ему отбиться от четверых разбойников. Хорас Уолпол жаловался, что «всякий раз, выходя на улицу — пусть хоть и в дневное время, — рискуешь ввязаться в драку». В ту пору даже высокое положение в обществе не спасало от опасности: известен случай, когда членов королевской фамилии среди бела дня ограбили прямо на улице. По ночам же выходить из дома было и вовсе смертельно опасно — такое положение дел сохранялось до 1820-х годов, когда в Лондоне повсеместно ввели газовое освещение на улицах.

В начале XVIII века рост населения приостановился, а нововведения в сельском хозяйстве обеспечили устойчивый излишек зерна, который очень легко «конвертировался» в джин. Так возникла «джиномания» — явление, которое многие исследователи приравнивают к нынешней эпидемии кокаиновой зависимости. Печальные последствия увлечения джином наглядно изобразил Хогарт в своем пронзительном эстампе «Переулок джина» — картина напоминает все семь кругов ада, увиденные с высоты шпиля Св. Георгия, — резко контрастирующем с честной и веселой «Улицей пива». По большому счету «джиномания» являлась не единственным фактором, порождавшим кошмарное беззаконие, которое царило на улицах Лондона. Но она сама по себе была страшным явлением, поскольку нередко приводила к летальному исходу и таким образом серьезно угрожала демографической обстановке в столице.

В следующем поколении сэр Джон Филдинг, полицейский судья с Боу-стрит, связывал рост преступности с волной многочисленных иммигрантов, захлестнувшей Лондон:

«…Если бы как-то возможно было ограничить количество приезжих ирландцев, то воровства в столице стало бы неизмеримо меньше… Что поделать, у нас сегодня гораздо больше евреев и ирландцев, чем способных честным трудом прокормиться на лондонских улицах».

Мы уже отмечали, что Лондон являлся мировым центром высококвалифицированного производства и сложной, разветвленной торговли. В таковом качестве он представлял своим жителям массу скрытых возможностей для превращения законной деятельности в противоправные, жульнические операции. Например, искусный мастер по замкам превращался в первоклассного взломщика, печатник переключался на порнографию или изготовление фальшивых денег, честный торговец становился мошенником. В лондонских доках граница между законной деятельностью и преступлением и вовсе размывалась благодаря устоявшейся системе взяток, «гонораров» и ответных «услуг». В результате объем товара (а в известном смысле и его качество) значительно снижался за те несколько дней, что проходили между прибытием партии в порт и доставкой конечному потребителю. Особенно это касалось рассыпных, т. е. легко делимых товаров — табака или заморских специй. Каждое звено в цепочке посредников получало оговоренный процент, а нехватка списывалась на неизбежную «порчу» товара в пути — так сказать «усушка, утруска».

Мастеровым с королевских верфей официально разрешалось выносить дерево и прочие строительные материалы — то, что попадало в категорию «ненужных обломков». Однако со временем «несуны» вошли во вкус, и процесс принял такие масштабы, что инспекторы и надсмотрщики забили тревогу. Они настояли на принятии декрета, согласно которому длина пресловутых «обломков» не могла превышать трех футов. Дефо, Хогарт и прочие моралисты из среднего класса неоднократно писали о той тонкой грани, что отделяет порок от добродетели (а уж они-то знали, о чем говорили, ведь им в своей жизни довелось познать и нужду и достаток). По их словам, огромный, необъятный Лондон таил в себе неодолимые соблазны и неограниченные возможности для свершения преступления. Когда Молль Флендерс впервые украла чужую котомку с одеждой, она сделала это спонтанно, под действием внезапного импульса, а опыт и умение планировать операции пришли к ней лишь со временем. И вот уже та самая Молль подкарауливает маленькую девочку и крадет у нее золотое ожерелье. Да еще и попрекает глупцов-родителей: вольно им отпускать на прогулку ребенка с такой ценной вещью. Хорошо еще, что не пришлось убивать малышку для сокрытия следов преступления. Вот пример извращенной преступной морали!

Лондон в качестве крупнейшего морского порта страны служил перевалочной базой для весьма ценных товаров. Шелк, кружева, специи, бренди — все это занимало сравнительно мало места, но стоило огромных денег. С другой стороны, в Лондоне, как и в любом другом портовом городе, всегда присутствовала целая армия временно безработных моряков и прочих бездельников без роду, без племени, в любой момент готовых влиться в ряды местных преступных шаек. Лондонский магистрат-реформатор Патрик Колкхун (1745-1820) подсчитал, что к 1800 году в столичный порт ежегодно прибывали около 3 тыс. торговых кораблей, которые доставляли свыше 3 млн контейнеров с грузом. Можно лишь предполагать, какая часть этого добра оседала в руках криминала. Известно, что только торговые представители Вест-Индской компании несли ежегодные убытки в размере четверти миллиона фунтов. Основываясь на исследованиях Колкхуна, столичное начальство решило принять адекватные меры по защите от стихийного грабежа: акваторию лондонских доков углубили и обнесели высокими стенами. Вдобавок были сформированы отряды морской полиции — первое профессиональное подразделение, в задачу которого входила борьба с расхитителями поступавших товаров.

Подобная извращенная жизнь порождала соответствующих героев в литературе того времени. Герой романа Уилки Коллинза «Без имени» (1862), респектабельный капитан Рэгг, собирает досье на различных людей, которых он сможет в случае надобности использовать. Позиционируя себя как «духовного агронома», человека, который «возделывает поле человеческого сострадания», Рэгг тем не менее придерживается весьма гибких моральных принципов: «Ограниченные мещане… назовут меня мошенником. И что из того? Тем самым они лишь демонстрируют ограниченность собственного мышления… Все зависит от точки зрения». В конце концов он решает зарабатывать на жизнь торговлей слабительными и делает следующее откровенное заявление: «Я переключился с духовной агрономии на медицинскую. Если раньше я жил за счет общественного сочувствия, то теперь намереваюсь эксплуатировать общественное пищеварение».

Рэгг излагает краткую историю лондонского мошенничества, уходящую корнями еще в эпоху Чосера. В те времена некая Элис, содержательница пивной, обманывала покупателей при помощи кувшина с двойным дном, куда была залита смола. Когда обман вскрылся, недобросовестную хозяйку выставили на всеобщий позор вместе с ее изобретением. В наше же время, вздыхает Рэгг, все совсем иначе. Вот, к примеру, две булочницы из Стратфорда постоянно торговали булками с недовесом. И что же? К ним явился некий Уильям и, представившись сержантом полиции, пригрозил арестовать. Дело закончилось тем, что в карман Уильяма перекочевал солидный «штраф», а обе мошенницы отправились восвояси. Или еще: два прилично одетых джентльмена просили милостыню, ссылаясь на то, что они якобы утратили дар речи. При этом они издавали «ужасные звуки, временами переходившие в звериное рычание». Все, чего удостоились изобретательные попрошайки — это час, проведенный у позорного столба.

В своей серии памфлетов, посвященных искусству мошенничества, Роберт Грин (1560?-1592) подробно исследовал градации обитателей лондонского «дна». Есть среди них «рыболовы», которые промышляли тем, что выуживали ценности через открытые окна с помощью нехитрого приспособления — палки с крюком на конце. Были «шулеры», обыгрывавшие в карты или кости наивных обывателей. И наконец, в отдельную категорию следует выделить «абрамов», которые симулировали безумие. Школы для обучения юных воров существовали по меньшей мере за два столетия до того, как Диккенс описал «Воровскую кухню» на Саффрон-Хилл и ее обитателей — сиротку Оливера Твиста и его учителей Фейгина и Доджера по прозвищу Ловкий Плут. В преступном мире царил закон взаимовыручки и круговой поруки. При этом использовалась система тайных знаков оповещения и особый сленг — так называемый кант, совершенно непонятный непосвященным.

Из памфлета «Дьявольский шкаф распахнулся» (1658) читатель узнавал, что грабители в качестве опознавательного знака носили перчатку, подвешенную за один палец к поясу; карточные шулеры застегивали пуговицы на своих дублетах через одну; а карманники, промышлявшие срезанием кошельков, делали неприметную белую метку на ленте своей шляпы. Грамотные преступники досконально изучали сложное (и порой нелогичное) английское законодательство и успешно использовали все лазейки, предусмотренные действующим кодексом. Например, за кражу лошади в качестве наказания предусматривалась смертная казнь, но если ту же лошадь не украсть, а приобрести мошенническим путем, то можно отделаться штрафом в сорок фунтов и парой часов у позорного столба. Большая часть подобных памфлетов писалась в расчете на сенсацию в неподготовленных умах английских обывателей. Однако одновременно они отражали страх перед преступным миром, который царил в добропорядочном обществе, и некоторым образом питали и укрепляли этот страх.

Добавить себе закладку на эту станицу: